— Владимир Олегович, что именно вам дало дарение Центру Помпиду?

— Проект с Центром Помпиду для нас не первый заграничный проект. До этого было открытие «Русской гостиной» в Центре исполнительских искусств им. Кеннеди в Вашингтоне. Были выставка Эрмитажа в Лас-Вегасе и выставка «Россия!» в Музее Гуггенхайма в Нью-Йорке. Но эти проекты были частью культурной презентации России Западу. Проект с Помпиду — совершенно другое дело. Он нравится мне тем, что он современный. Наши классические традиции хорошо известны и понятны на Западе. А вот современное российское искусство оказалось в некоторой изоляции. Центр Помпиду — очень хорошая площадка для продвижения современной российской культуры. Он известен в мире, ему 40 лет, он ориентирован как раз на современное искусство, в том числе русское: в Помпиду большая коллекция русского искусства первой половины XX века. И, конечно, они хотели  дополнить свою коллекцию работами второй половины XX века. Ну а мы люди прагматичные, подумали, что если осуществим их мечту, то тем самым поспособствуем продвижению всего современного русского искусства за рубежом. Что в нынешних политических условиях, согласитесь, совсем не лишнее. 

— Когда вы 17 лет назад открывали ваш благотворительный фонд, вы сразу ставили задачей пропаганду русской культуры и искусства? Как менялась стратегия фонда?

— Когда я в 1999 году открывал свой фонд, то делал это отчасти из эгоистических соображений, мне хотелось облагородить среду вокруг себя, сделать так, чтобы приятнее жилось. Мы занимались благотворительной деятельностью и до создания фонда. В начале 1990-х делали небольшие пожертвования в самых разных областях. Я шел скорее по бизнесовой привычке, от спроса. Программы фонда мы начинали со стипендий. Я чувствовал, что студентам это нужно, а мне — интересно. Я же всегда был социально активным, и в школе, и в институте, и на работе — в каждой бочке затычка. От художественной самодеятельности до спорта и субботников — мне все это нравилось. А в 1990-е годы наступил период становления бизнеса, построения собственной компании, и я выпал из социальной жизни. Поэтому для меня начало работы со стипендиальными программами стало возвращением в привычный ритм жизни. 

...

— То есть все, что делает ваш фонд, — ваши личные инициативы, ваши пристрастия и симпатии? 

— И да и нет. Во-первых, в работе фонда я практически не участвую. Я не влияю на решения фонда в вопросах конкурсных отборов, не занимаюсь выбором грантополучателей и другой профессиональной работой, которую необходимо вести, чтобы наши благотворительные действия не выглядели как поведение слона в посудной лавке. Потому что благотворительность — это не то же самое, что дать кому-то денег. Это более системное продуманное действие. Оно должно носить преображающий, воспитывающий характер и не наносить вреда тому, кому помогаешь. Действовать нужно обдуманно, системно и, я бы даже сказал, деликатно. Это бизнес, full-time job. Мы постоянно смотрим по сторонам и стараемся применять новые подходы и практики.

С другой стороны, почти все, за исключением отдельных идей, это плоды моих переживаний, мои собственные идеи и надежды. Вся идеология — моя. Мы не берем деньги других организаций. Я все делаю на свои деньги и от своего имени. Получается, что с точки зрения идеологии, задумки, движущей силы, энтузиазма — это я. А вот в том, что касается техники, исполнения, реализации, тут я подчеркнуто дистанцирован. И мне нравится, что система довольно удачно работает. Бывает так: понимаешь, что и для чего ты хочешь сделать, но не совсем понятна технология. Поэтому у нас программы очень живые. Например, мы неоднократно меняли парадигму поддержки студентов. Сначала вкладывались не только в обучение, но и в их личностное продвижение. В фонде шутили: «Мы даем вам не только деньги, но и социальный капитал». Потом стали устраивать прямые встречи стипендиатов с работодателями. Это давало неплохой результат: если, по статистике, в большинстве вузов менее 50% выпускников работали по специальностям, то у нас в начале 2000-х — минимум 85%. Мы выдаем небольшие гранты на социальные проекты, которые приучают студентов мыслить самостоятельно и ориентироваться на конечный результат, создавать что-то своими руками. Таких проектов, наверное, сотни накопилось. Плюс мы следим, чтобы наши стипендиаты общались между собой, чтобы у них была внутренняя культура.

Лет за 15 мы создали механизм, который может эффективно инвестировать благотворительный капитал и получать обратную связь. Вокруг наших программ сформировалась среда неравнодушных людей, обладающих навыками благотворительной и волонтерской деятельности и готовых активно участвовать в общественных проектах. Наш фонд сегодня — это признанный центр экспертизы в области благотворительности, поставщик технологий и ноу-хау. И это главное. 

— Под видом фонда у вас, похоже, действует школа лидерства. Как вы считаете, число людей, которые умеют принимать решения и нести ответственность, в обществе возрастает?

— Однозначно растет. И мы стремимся развивать у людей самостоятельность, чтобы они сами решали свои проблемы и по мере сил облагораживали среду вокруг себя. В фонде придумали такое понятие — «жизнь после гранта». Нам важно, чтобы инициативы, которые мы поддержали, потом не загнулись. Мы часто приводим пример музея «Коломенская пастила». Мы дали пять грантов на поддержку музейных инициатив в Коломне. История музея началась в другом городе Московской области, где энтузиасты пытались что-то сделать, их там не поняли, и они попробовали в Коломне. Дело пошло. И тут мы с нашей поддержкой. Предмет нашего особого удовольствия: помимо нашей поддержки они получили беспроцентный кредит фонда «Наше будущее» на организацию производства пастилы. То есть мы больше спонсировали проектную часть, а «Наше будущее» — производство. Результат известен на всю страну. Это про людей, способных принимать решения. 

С лидерством сложнее. В России сильны общинные традиции. Их не изменила ни революция, ни 70 лет социализма, ни период раннего накопления капитала. Мышление носит коллективный характер, происходит ориентация на близкий тебе социум, его уклад, невыпячивание своего я. Поэтому у нас не приживается то, что в Америке называется культом личного успеха, на мой взгляд, достаточно успешная форма мотивации людей. Но мы культурологически больше склонны к поддержке друг друга, чем к лидерскому рывку. Поэтому когда мы стараемся прививать людям навыки лидерского поведения, важно делать это деликатно. Человек, который наделен способностями и может отличиться, в нашей культуре обязательно должен кого-то вести за собой. Вульгарно говоря, прорваться вместе со своей общиной, своим узким социумом. Отсюда у нас привычка нанимать лояльных людей, друзей детства, одноклассников, одногруппников. Так что воспитание лидерских качеств на фоне коллективизма — непростая задача. Я бы сказал, что мы занимаемся воспитанием спортсменов для игровых, коллективных, видов спорта. 

ЧИТАТЬ ИНТЕРВЬЮ ПОЛНОСТЬЮ